облако тэгов
Ольга Балла:
По цельности (и тотальной продуманности, идеальной пригнанности друг к другу разных деталей, включая мельчайшие), сопряжённой притом с большой сложностью тексто- и мироустройства этот роман, пожалуй, превосходит все, представленные на конкурс этого года (в цельности с ним может соперничать разве что «Змей» Осояну, но простое сопоставление их почти несопоставимых объёмов даёт понять, насколько труднее при выдержании этой цельности пришлось Старобинец). – Автор соединяет роман исторический – притом об относительно недавней, ещё политически воспалённой истории, — а отчасти и этнографический, с мистическим триллером: материи, если всерьёз и по полной программе принять каждую из них, в принципе не очень соединяющиеся друг с другом, обычно какая-то из этих компонент берёт верх над остальными, подчиняет их себе, — так произошло и в этом случае (при том что, повторяю, цельность получилась высочайшая): та компонента, которую принято называть мистической, возобладала над исторической, а компонента этнографическая стала одним из обликов мистической. Впрочем, «мистическое» в этом романе – скорее уж эмпирическое: всё потустороннее и посмертное проживается в подробном сенсорном опыте, буквально наощупь – всеми органами чувств (я бы сказала, всё это пронизывающее здешний мир потусторонье даже несколько агрессивно в своей убедительности). За всем рассказанным в романе стоит детально продуманная онтология, не говоря уж о демонологии – в значительной мере, вероятно, заимствованной у китайцев (вообще картина эклектичная, там присутствуют элементы и других традиций, например, карты Таро), но это неважно, важно, что континуум получился, на мой взгляд, совершенно без швов.
(Посмертье, кстати, совершенно языческое [например, на ту сторону перевозит через реку какой-то вариант Харона — Паромщик]. Это уже не первый роман, в мире которого христианство и христиане несомненно есть [у Старобинец её староверы – с изрядной языческой компонентой], а Христа и хоть кого-нибудь из христианский персонажей и сил, включая Бога-Отца, — нет. Противник его тоже не представлен – упоминается христанкой-староверкой как привычная ей фигура миропонимания, но среди действующих сил его нет. Таким образом, этот мир обезглавлен с обеих сторон, и «светлой» и «тёмной»; притом у меня такое впечатление, что «тёмная» выражена существенно сильнее, — нечто похожее на добро появляется только тогда, когда Кронин заступается за избиваемую детьми девочку Лизу, — а к тому времени позади уж добрых две сотни страниц. В целом кажется, будто в этом мире властвует сплошное самоцельное зло – и нечто более-менее нейтральное, чего зло пока ещё в себя не втянуло и что в принципе может ему противостоять. Добро тут в принципе возможно – и проявляется в [бескорыстной] заботе о других и сочувствии – но выглядит слабовато. В целом аксиологическая структура этого мира видится мне довольно проблематичной.)
(Прелестных деталей – множество: например, то. что в посмертии говорят на особенном языке, который умершие, забыв земную речь, выучивают.)
Отдельный вопрос, что всё это даёт нам в смысле понимания тех исторических и человеческих обстоятельств, о которых идёт речь. Мне кажется, немного; ещё кажется, что человеческая фактура (типы, характеры, отношения, эмоциональный рельеф…) тут есть, а Истории, в которой всё это происходит, которая всё это объемлет и, по идее, определяет, — почти нет; в её собственных смыслах она пропадает. Советское время, кажется, настолько лишилось уже в глазах наших современников этих собственных смыслов, настолько они уже забылись, что оставшаяся от него пустая оболочка легко поддаётся новым наполнениям, не имеющим к ней особенного отношения. (При этом, насколько я могу судить, предметная среда 1940-х годов воссоздана очень точно, что добавляет книге убедительности, а всей истории с оборотнями и потустороньем – реальности.) Всё определяют мистические потусторонние силы, вне всяких сомнений тёмные, залегающие под тонкой, легко рвущейся плёнкой социального (НКВД, или, как это называет автор, НКГБ – их средоточие). Воображению это даёт, несомненно, много; пониманию – ну не знаю.
Что это даёт для понимания человека? – Пожалуй, даёт рассмотреть – поднося к ней сильное увеличительное стекло – тёмную сторону человеческой натуры; говорит о тёмных корнях социального, о досоциальной природе человека, по отношению к которой всё социальное – даже не инструмент, а та самая тонкая плёнка. – Интересно ещё, что метаморфоз («переход») – превращение животных в людей и обратно – показан тут изнутри и с упомянутой уже физиологической подробностью и убедительностью – как и переход из жизни в смерть (в некоторых случаях и неоднократный). То есть, сделана впечатляющая попытка показать сознание оборотня его собственными глазами – притом с почти научной (если бы такое поддавалось научному наблюдению) точностью (вплоть до времени, которое занимает переход, до изменений в крови у переходящего…). Показана психофизиология посмертия, околосмертия, возвращения оттуда, вхождения в чужие сны; феноменология околосмертного сознания… Таким образом, читателю дана возможность отождествиться со всем этим – пережить очень нетривиальное путешествие не просто в чужое сознание, а в невозможный, в принципе недоступный опыт. Это невозможно не признать новыми горизонтами видения человека.
Во всяком случае, в напряжении книга держит безукоризненно на протяжении всех семи с лишним сотен страниц – браво.
Андрей Василевский:
Слишком много всего. Автору хочется всего и сразу. Автор сам вязнет в своем произведении. Стоило бы проредить.
Советская эпоха продолжает бесконечно мифологизироваться. Причем не только в стиле «у нас создали совершенно идеальное общество, где популярной профессией была космонавт, и многие ими были» (вполне реальная, кстати, цитата из старой интернет-дискуссии). Особенно ярко проявляется подобный подход в мутном вале графоманского «попаданчества», где авторы подспудно руководствуются одной мыслью: «Достаточно кое-где кое-что кое-как подправить, и у нас настало бы безбожное «царство божие на земле», а также «благорастворение воздусей и процветание озимых». Сходный и негласный канон возник и еще в некоторых направлениях отечественного квазиисторического НФ.
Например, в фантастических историях о сталинском времени привычно повествуется о засекреченных исследованиях паранормальных явлений, которые якобы вполне серьезно велись в СССР. И интерес к паранормальщине в таких текстах проявляют не только советские ученые, но и их противники (дежурным врагом обычно оказывается германское «Аненербе», но возможны и варианты). И хотя пародией на подобные тексты был написанный еще в незапамятные времена роман А. Бодуна «Слепые идут в ад», похожие произведения появляются на свет до сих пор.
Вот и книга А. Старобинец «Лисьи Броды» относится к той же самой когорте историй о борьбе с «непризнаваемым потусторонним». Только главным противником злых энкаведешников здесь выступают японцы из родного брата пресловутого «отряда 731» – «отряда номер 512». Да еще изучают они не тривиальных «вервольфов», а более привычных Дальнему Востоку «кицуне» – «лис-оборотней». По исполнению же перед нами классический отечественный НФ-роман даже не пятидесятых, а скорее конца тридцатых годов ХХ века: длинный и постепенно начинающий утомлять при чтении. Как писал В.В. Маяковский: «Я стремился за 7000 верст вперед, а приехал на 7 лет назад». Какие уж тут «новые горизонты»…
Ирина Епифанова:
Масштабное полотно, сочетающее в себе магический реализм, конспирологический детектив, альтернативную историю СССР и плутовской роман. История этакого советского Бэтмена, бывшего циркача, наделённого сверхспособностями, от которого система попыталась избавиться, стерев ему память. Добавим к этому беглых зэков, экзотику Манчжурии, лис-оборотней и поиски бессмертия.
Я бы сказала, что тут главное, не то, о чём читаешь, а то, как это написано. А написано очень здорово. Каюсь, долго не следила за творчеством Анны, примерно со времён «Убежища 3/9», и с тех пор автор вырос колоссально.
Вадим Нестеров:
О! Про этот роман даже я слышал в своей таежной заимке литературного отставника, не следящего за процессом. Причем еще на стадии создания, когда автор поехала в творческую командировку в Маньчжурию по местам действия будущего романа, чтобы, значится, изучить фактуру и проникнуться аурой места. Я, помнится, тогда еще даже проникся – есть еще в мире олдфаговые писатели, ответственно относящиеся к тому, что выходит из-под их пера – и сделал себе зарубку: «почитать, как выйдет».
Начнем, благословясь.
Главный герой книги – Макс Кронин – супермен, суперагент и отечественный вариант Борна – когда все суперменские навыки сохранены, а голова ничего не помнит. Но не потому, что он, как Доцент, с полки упал и теперь «тут помню, тут не помню». Нет, Макса Кронина загипнотизировали карманными часами на цепочке и удалили самый крупный осколок имевшейся памяти.
Урезанная версия Кронина возвращается домой, но вместо жены находит там двух чекистов:
«Один из них жрет яблочный штрудель, который Елена испекла накануне: отламывает руками куски, вытряхивает на пол начинку, а пустой рулет сует в рот. Вообще-то Елена делает божественный штрудель. Наверное, он просто не любит яблоки и орехи.
Другой распарывает ножом обивку дивана. В квартире разгром, наши вещи валяются на полу, зеркала истекла серванта разбиты.
— А ну руки, контра! — орет чекист с пирогом, и полупрожеванные кусочки летят у него изо рта. — На колени, сука!».
Робко интересуюсь, автор, а вы уверены, что оперативники, ждущие в засаде преступника, ведут себя именно так? Ну там — курочат мебель, бьют с задором стекла и жрут штруделя?
Ну да ладно, бог с ними, все равно они в книге появляются буквально на секунду – потерявший память, но не навыки Кронин тут же зарезал их куском стекла от серванта как овец. И немедленно после этого – угадайте что?
Вдарил по тапкам? Побежал делать пластическую операцию? Никогда не угадаете.
Отправился на фронт, потому что началась война.
«Я брожу по дому с острым куском стекла и с отбитым куском души. В тот же день начинается война, но удивления я не испытываю. Как будто жизнь развивается по сценарию, который я когда-то читал.
Я иду на войну. Там все просто: свои и враги. Мне везет. У меня по-прежнему рваная рана внутри, но снаружи я остаюсь невредимым.
Прямо с войны меня забирают в лагерь. Урановый рудник «Гранитный».
Блин (на самом деле было другое слово).
Какой урановый рудник? Зачем урановый рудник?
Автор, ну как так-то? Вы же олдфаг, у вас же сбор фактуры? У вас война же, а у нас же только-только Атомный проект, решение ГКО о создании предприятия по отработке советских месторождений урана от 15 мая 1945 года и нормальная урановая промышленность сильно после войны? Мы же тогда не добывали еще толком ничего, почему и выкачали из ГДР весь немецкий уран «Висмутом» под метелочку. И почему у вас урановый рудник «Гранитный» на Дальнем Востоке, если отечественный уран был исключительно на стыке границ Таджикистана, Узбекистана и Киргизии, все пять месторождений кучно? Вы же наш, вы же заклепочник, вы же в Маньчжурию ездили!
Я понимаю, что мне могут сказать – Нестеров, зануда, ты почему такой душный?
Что ты докопался со своими заклепками – роман вообще написан в стилистике комикса, ты же его читал, ты же знаешь, что там в одном флаконе зеки, лисы-оборотни, суки НКВД-шники, буддистские ламы, рассыпное золото, японская военщина, терракотовые воины (правда, почему-то на севере Маньчжурии, это примерно как библиотека Ивана Грозного в Эгвекиноте), маньчжуры, русские староверы, китайские хунхузы, чекистские менталисты, японский отряд 731, международный оккультизм и немецкие белокурые бестии – брат и сестра. Не хватает только Эльдорадо, невесты африканской и капусты.
Какая тебе Википедия, какой фактчекинг? Какая внутренняя логика вынесет этот бурлящий котел с ирландским рагу?
Правильный ответ – никакая!
Вот поэтому ее там и нет.
И я бы даже не против, вампука – жанр древний и почтенный, но тут вот какое дело…
Премия «Новые горизонты» вручается «за художественное произведение фантастического жанра, оригинальное по тематике, образам и стилю».
Оригинальное, понимаете?
Самая серьезная проблема «Лисьих бродов» даже не в том, что автор забивает на фактуру настолько, что даже иероглиф «ван», играющий в романе ключевую роль, переводит словом «хозяин», хотя «ван» означает «князь», а «хозяин» – это «чжу». Иероглиф похожий, но другой.
Проблема в другом.
Это очень скучная вампука.
«Лисьи броды» — невероятно скучный роман именно потому, что в нем нет ничего оригинального.
Дело не в том, что автор не знает эпоху, о которой пишет — он не хочет этого знать!
Оно ему не надо.
Автор, разгоняя и разгоняя свою вампуку на 700 страниц, шурует по пути наименьшего сопротивления, по ассоциациям. Поэт – Пушкин, цветок – роза, лагерь – Дальний Восток. Если рудник, то урановый, если зеки дерутся – то заточенными ложками, если выживание в тайге, то слепливание стекол от двух часов и разжигание огня линзой.
Уважаемый автор, ну честное слово, не вы один читали «Таинственный остров». Поймите, напрашивающиеся ассоциации напрашиваются не только к вам. И потому — скучны!
Ну нельзя все время показывать «Королевского жирафа» с одними и теми же хохмами!
Собственно, автор и сам понимает, что как-то все вяло идет, что с таким скучным лицом никто денег не даст.
Поэтому где-то со второй трети книги начинает делать читателю эмоции и нервы самым простым и безотказным способом – живописать трупы разной степени разложения, кормить его вкусом и запахом причинных мест, детализировать нюансы всех мыслимых человеческих отправлений и т.п. Трэшак так трэшак, что уж сиськи мять?
Но даже это не спасает отца русской демократии – примерно с половины роман окончательно идет вразнос, к монахам летят даже те остатки логики, что были – но не переписывать же теперь 700 страниц?
Помнится, в детстве я смотрел фильм-сказку про злую волшебницу «Сойдетитак».
Так вот, это была не сказка.
Екатерина Писарева:
Еще один невероятный роман, в котором так много всего сплелось, что только снимаешь шляпу перед мастерством автора. Тут самое время сказать, что в этом году я страшно довольна тем, какой получился список «Новых горизонтов». В нем много как знакомых имен, так и действительно свежих. Старобинец, конечно, из первых, автор мощный, самобытный – я зачитывалась ее документальным романом «Посмотри на него» и обливалась слезами. С «Лисьими бродами» получилось интереснее – слез не было, но сидела после прочтения как пришибленная. И да, это не я поглотила эту книгу, а она меня. Вероятно, это какая-то бытовая магия и гипноз, но скорее всего просто удивительное мастерство рассказчицы. Тут вам и 1945 год, и магический реализм во всей его красе, и восточная мифология, и китайские мотивы, и красноармейцы с контрабандистами, и лагерь военнопленных – диву даешься, как Старобинец уместила все на пространстве одного мистического триллера. Виртуозно, свежо, по-хорошему жутко и смело.